Читать книгу - "Девятый [сборник] - Павел Григорьевич Кренев"

Ему не хотелось встречаться с этой старой каргой. У него было еще много дел, незавершенных, отложенных на время, звавших его к себе.

Он сидел, придавленный нахлынувшими событиями, и никак не мог сбросить с себя невыносимо тяжелый груз неизбежности.

Колька Борисов стоял во весь рост, руки в карманах. Он вытягивал шею, вертел головой из стороны в сторону и походил на тетерева, встревоженного выстрелами охотников.

– Чего это, а? – спрашивал он невесть кого. – Чего же это деется такое, а? Шум-то какой, надо же!

Старый солдат Батагов вгляделся в него, желторотого птенца, и начал сбрасывать с себя свинцовые чушки страха, столь отяготившие тело. Он же старший здесь, опытный, не сдаваться же врагу за здорово живешь, надо воевать…

– Эй, Колька, – громко сказал Батагов, – ты скажи мне, боец Красной армии, булькает еще что-нибудь в нашей фляжке?

Расстелив плащ-палатку посреди прошлогоднего брусничника, на жухлых ветках отжившей черники, среди которых синели чудом сохранившиеся после зимы скукоженные ягоды, они допили остатки разведенного спирта, съели последнюю банку тушенки, разломили последний ломоть полувысохшего хлеба.

Уже совсем смолкли бои в направлении отступавшего их батальона и их роты, окопавшейся впереди. Только справа и слева по фронту громыхали последние усталые, запоздалые залпы затухающих боёв. Наступление Карельского фронта повсеместно прекращалось.

Весной сорок второго мы еще не научились как следует воевать…

Два солдата Красной армии вечеряли предпоследнюю свою ночь в лесах Карелии.

И старый пулеметчик Силантий Батагов сказал молодому бойцу Николаю Борисову:

– Все, Колька, наотдыхались мы с тобой. Скоро и нам повоевать придется. Кругом все воюют. А мы с тобой что, рыжие, что ли?

А Колька, непонятно отчего вдруг необычайно бледный и молчаливый в этот вечер, привздернул голову, состроил нахальную улыбку и сказал, как ни в чем не бывало:

– Надо будет, так и повоюем!

Картина окружавшей их природы была прекрасна.

Их окружал чудесный вечер, растворенный в сумраке густого карельского леса, их дурманил прохладный воздух, настоянный на ароматах пробивающийся зелени, словно цветной тканью наброшенной на природу. А высоко-высоко в небе, выкрашенном ровной ультрамариновой краской, была нарисована необычайно светлая, но почему-то бледная луна, куда-то потерявшая сегодня свои желтовато-розовые тона.

И целый день наперекор бушующей в Карелии войне, наплевав на орудийную канонаду, автоматную и винтовочную пальбу, вокруг солдат, вокруг их пулемета кружил замысловатый танец, все гудел и гудел, шелестел своими прозрачными крылышками, порхал среди первых весенних цветов «мать-и-мачехи» разноцветный шмель, разбуженный весенним солнцем.

С приходом первого тепла он начал собирать в полосатое свое брюшко душистый мед, чтобы вновь создать и прокормить очередное прожорливое шмелиное потомство.

Иногда шмель подлетал к солдатам совсем близко, кружил около их пилоток, и тогда шум, создаваемый серебристыми его крылышками, превращался в громкий рокот неведомого божественного мотора, звон разбуженной весной природы, частью которой он и был.

И этот весенний шум, более милый человеку, чем звуки войны, заглушал грохот гремевших повсюду боев.

И Силантий, и Колька Борисов радовались шмелю, кружившему около них, и желали, чтобы он все время был рядом. Этот шмель, будто случайно залетевший сюда из довоенной теплой поры, ненароком напомнил им, как гуляли они по мирным лугам и косили траву. А вокруг кружили и гудели золотые шмели. И высоко в синих небесах звенели звонкие жаворонки.

Хорошо что, несмотря ни на какие войны, каждый год весной пробуждается и вновь бушует на свете вечнозеленая, негасимая жизнь!

6

Дома, в родной деревне, у Силантия Батагова было много незавершенной работы.

Он так и не успел закончить строительство своего дома.

В тридцать восьмом году колхоз помог ему заготовить строительный лес.

В эту зиму повсюду тучно лежал снег, и две выделенные ему колхозные лошадки с трудом пробивали грудью толщу высоченных сугробов. Силантий сам выбивался из сил. Шутка сказать, месяц в лесу на морозе с топором, да эти тяжеленные бревна, каждое по нескольку центнеров весом. Часто, наваливая на сани такую тягость, Силантий думал: «Ну все, сейчас жилки мои порвутся». Силушки да пота, да ругани с лошадками и помощниками потратил он изрядно. Но вот же сдюжил! Восемьдесят дерев, звонких, еловых, все как одно ровные да прямые, заготовил и рядом с будущим домом сложил в ряды, переложенные слегами – один ряд над другим. Получился огромный штабель.

Пока дерева сохли, уже по весне подготовил площадку для строительства: выровнял вместе с двумя мужиками – родней по своей и жениной линии – территорию, раскидал бугры, под уровень закопал и подвел стойки – сваи из обожженных витых еловых чушек. Эти будут стоять вечно.

Сама стройка оказалась тяжеленным, но сладким делом. Силантий любил плотницкое занятие, вникал в него и понимал его с детства. Любил он корить бревно, намечать линию на всю длину и вытюкивать топором паз. Вся деревня удивлялась: паз ведь – самое сложное дело! А он посмотрит внимательно на уже лежащее бревно, погладит его поверхность шершавой своей ладонью, наклонится, стрельнет глазом вдоль бревна, а потом топориком своим тюк да тюк, только щепочки отскакивают. Вот он обработал бревно, мужики вокруг стоят, рты раскрыли. А Силантий приказывает: «Накатывай!»

Накатили бревно: «Шлеп!» И будто вросло оно в нижнее бревно. Иди, гляди, да щупай! Ищи щелочку! Хрена с два найдешь!

А как Силантий углы обрабатывает! Бревен пять-шесть в стене лежит. Ну, давай, тащи отвес! Найди миллиметр отклонения туда-сюда. Бесполезно искать! Все ровненько, красиво, тютелька в тютельку!

Топор в его руке – это не инструмент совсем, а продолжение самой руки. Он вертит его над бревном, словно игрушку какую, почти не глядя – туда-сюда, вправо-влево. Только мелкая щепа по сторонам веером отлетает. Мужики и женочки, забыв про дела, останавливаются около стройки и глазеют на такие чудеса.

– Ты бы, Силантьюшко, Ванятку мово научил так топориком вертеть, – размечтается какая-нибудь деревенская Глафира. – Я бы уж по деревне-то королевишной и хаживала бы.

– Пускай пол-литры несет Иван, дак тогда и научу.

Силантий вытирал со лба пот и балагурил. Глаза его светились радостью, потому что по душе ему была его работа и этот беззаботный треп с сельчанами. Нравился ему его топор и сам тот счастливый факт, что строил он дом для своей семьи, для разлюбезной жены своей Феклисты и дочечек своих Катерины и Татьяны.

Времени у Батагова не было совсем. Считай, до вечера работа в конторе, и только после бухгалтерского корпенья, после ругани с колхозными бригадирами и мельтешенья в глазах деревянных костяшек получалось хоть